У закрытого окна голоса с улицы еще были слышны, но доносились мягко и глухо. Отчетливее всего звучал чей-то подростковый смех и более отдаленные детские визги, такие обычно услышишь только на горках зимой. Но это были первые дни осени, полные шумного звукового коктейля из всех кто вернулся в город или приехал впервые и надолго. Коктейль здорово взболтался дорогой сюда, он звуки не смешивались. Хрустящий лед в нем добавлял тревоги, но все еще успевал таять от человеческого тепла.
Осенью люди кажутся теплее, особенно глазами. Возможно, высокие воротники цветных гольфов подчеркивают их цвет, а высокое небо подсвечивает и проясняет взгляд.
Подоконник был пыльный, недавно политые цветы пахли земляной сыростью и горечью. Я отщипнула сухие листья, но они не захрустели у меня в руке, а порвались, как отсыревшая бумага. Оставшиеся тонкие жилы листа укололи пальцы. Вторая рука машинально потянулась к первой, оторвавшись от подоконника, и я замерла, глядя на слой пыли, отпечатавшийся на ладони.
Еще недавно я была там, где такое было невозможно. Поверхности там скорее стали бы липкими, чем пыльными, а этот потрескавшийся глянец лака уже давно заменен пластиком. Другая эстетика.
Эстетика. Я вздрогнула от того, что почувствовала, сколько же эстетики хранит эта живая пыль, и я никак не смогу перевести это на другой язык. Язык этой пыли — воспоминания. Пыль эта — кусочки плодородной земли, пепла, песка, каменной крошки - в той истории, где идешь босиком по дороге. Она начинается, когда заканчивается асфальт, покрытый древними тектоническими разломами.
Я стою возле этого окна, и как будто сотни других таких же подоконников отражаются передо мной, как в зеркальном лабиринте воспоминаний. Корешки книг, корешки растений, растягиваются по пыли, невидимой, пока не прикоснешься. Я всегда прикасаюсь. Мои отпечатки остаются здесь, или я уношу с собой краску этого места и времени?
У книг всегда есть предназначение — они будут говорить именно с тобой, неважно, какую ты откроешь. На подоконниках обычно забывают старые учебники, или самиздатовские брошюры, или толстые тома, в которых хранят гербарий, деньги, номера телефонов и подписанные открытки. Где бы ты ни был — в гостях, или у себя дома, всегда неловко открывать пыльными пальцами страницы – как звать кого-то, кто стоит к тебе спиной.
Но чем дружелюбнее обернувшееся к тебе прошлое, тем яснее улыбается будущее.
Поэтому на любую случайную строку улыбаешься и откладываешь корешок. Зарываешь его поглубже обратно в пыльную землю.
Идешь за водой.
Вода и пыль.
Чайник со свистком заверещал из кухни, я пошла по скрипящему паркету заваривать чай в большом чайнике. В полной тишине кухни всегда с особенным праздничным предвкушением звенят фарфоровые крышечки на чайнике и сахарнице. Деревянные стулья не скрипят, они скорей выдыхают что-то протяжное. И снова наступает тишина. Здесь, на кухне, голоса с улицы почему-то совсем не слышны. Я снова не знаю, в каком я времени.
Только легкий гул поездов метро иногда все же доносится. Только сюда, до кухни, в комнате его нет.
Я люблю этот гул, он заставляет меня встрепенуться, как от приятной полудремы, на конечной. В дороге никогда не уснешь, но нет ничего слаще этой легкой свободы в тот момент, когда дорога от тебя не зависит.
Я улыбаюсь в чашку, нечаянно обмакнув туда кончик носа. Именно такой, наверное, и должна чувствоваться жизнь. Дорогой, в которой никогда не позволишь себе заснуть до конца. Но дорожишь моментом полудремы, когда все происходит как бы само собой.
Дорогой. Я улыбаюсь снова. Дорогой, именно так я насмешливо начинала свои письма здесь, которые не собиралась отправлять. Зачем, если я знаю, что когда мы встретимся, время будет идти иначе. Другой дорогой, дорогой. Время пойдет другой дорогой.
Здесь есть только книги и тетради. Здесь нет интернета, и нет телефона, поэтому я и пишу свои письма, поэтому я выращиваю в этой пыли свои огненные цветы. Я не знаю своего адресата, как не знаю, приживется ли рассада, бережно сохраненная из прочитанного мной. Прорастет ли она? Но у меня есть еще немного времени. И заставленный рассадой подоконник.
Я ухожу из кухни, оставив недопитый чай. Цветы политы.
А чай еще долго будет остывать. И чай долго еще – не остынет.
